НЕВЗГОДЫ

 


111. "ЖЕЛТЫЙ ПЕС"

Путем сравнительной этнологии удалось установить приблизительную продолжительность периода, отделяющего момент пассионарного толчка от эпохи видимого начала этногенетического процесса. Этот инкубационный период длится вообще около 150 лет, но наша осведомленность о "началах" разных народов столь различна, что часто мы фиксируем "начало" истории этноса с запозданием. Именно это имеет место в истории монголов, весьма мало известных китайским географам до XIII в. Те просто отметили в VII-IX вв. южнее Байкала племя мэнъу (мэн-гу), а потом гору Мэньшань. В Х-XII вв. монголы были друзьями киданей и, следовательно, противниками татар и врагами чжурчжэней, от коих монголов отделяла река (?! - Л.Г.) [1].

По поводу древнейшего периода истории и этногенеза монголов есть несколько мифологических версий. Монгольских историков интересовала только генеалогия, а политические события, социальные ситуации, культурные сдвиги были вне сферы их внимания. Поэтому необходимые историку XX в. даты, являющиеся скелетом исторической науки, неустановимы. Но с середины XI в. начинается второй полуисторический, т.е. легендарный, период монгольского этногенеза, ознаменованный появлением легенды, в правдивости которой сами монголы сомневались. Прародительница монгольского этноса Алан-Гоа родила двух сыновей от мужа и трех от светлорусого юноши, приходившего к ней в полночь через дымовое отверстие юрты и уходившего с рассветом, словно желтый пес. Зачатие якобы происходило от света, исходившего от юноши и проникавшего в чрево вдовы. Обыкновенное чудо.

От этого странного, даже для современников, союза родился Бодончар, судя по описанию - типичный пассионарий, сначала считавшийся... дурачком. Ему приписано и изобретение охоты с прирученным соколом, и подчинение какого-то соседнего племени, т.е. установление неравенства, и введение некоего родового культа, описанного крайне расплывчато. К Бодончару возводили свою генеалогию многие монгольские родовые подразделения, в том числе Борджигины, что значит "синеокие". Считалось, что голубизна глаз и рыжеватость волос были следствием происхождения от "желтого пса".

Попробуем интерпретировать легенду. В ней констатированы факт этнического смешения двух субстратов и повышенная активность возникшей популяции. До этого на берегах Онона жили племена, не обращавшие на себя ничьего внимания, т.е. находившиеся в фазе этнического гомеостаза. Хозяйство их было натуральным, формы общежития - традиционными, воззрения - унаследованными от предков и постепенно забываемыми. Даже общение между исходными этническими субстратами шло вяло. Ради желанного покоя они предпочитали не встречаться, а тем более ничего не знать друг о друге. Но при внуках Бодончара, родившегося не раньше 970 г.[2], начался процесс формообразования этноса. Появилось деление на новые родовые группы, возникшие из чресл Алан-Гоа, - нирун - и древние - дарлекин. Внезапно стали известны имена вождей, еще не ханов. Буквальное название их - "сидящие во главе", т.е. "председатели"[3]. Одним из таковых был Хайду, правнук Бодончара, отец основателей самых видных родов (ноянкин, тайджиут, аралуд, куят-гергес, хабурход, сунид, хонгхотан и оронар). Монгольских родов становилось больше, росла и их численность.

За это время внутри монгольских родов произошла оригинальная социальная дифференциация. К именам тех или иных монголов присоединяются своеобразные эпитеты: багадур (батур) - богатырь; сэчэн (сэцэн) - мудрый; мэргэн - меткий; бильге - умный; бохо (боко) - сильный; тегин (тюркск.) - царевич; буюрук (тюркск.) - приказывающий; тайши (кит.) - член царского рода; сенгун (кит.) - наследник престола; а жены их величаются: хатун и беги[4].

Нетрудно заметить, что основная часть этих эпитетов, являющихся титулами, связана не с аристократическим происхождением, ибо все монголы происходили от Алан-Гоа и Бур-тэ-Чино (лани и волка), и не с богатством, то появлявшимся, то исчезавшим, а с личными деловыми качествами. Из аморфного гомеостатичного состояния иргэн (племя или подплемя) перешел в новое, активное состояние - превратился в систему, где все способности членов мобилизованы. Человек как таковой стал элементом, составляющим иргэн, что налагало на него определенные обязанности, но и давало ему защиту и место под солнцем. За обиду члена иргэна должен был вступиться весь иргэн; за его преступление тоже отвечали все сородичи. Понятие коллективной ответственности стало для монголов поведенческим императивом. На этой основе кристаллизуются права, определяемые степенями и градациями родственных отношений, и обязанности, исчисляемые в связи со способностями члена племени. Это типичный случай становления первой фазы этногенеза, столь похожий на появление феодализма в государстве Каролингов, что даже была сделана попытка назвать организацию монгольского общества кочевым феодализмом[5].

Обычно для захвата чужих земель нужна крепкая военная организация, чтобы преодолеть сопротивление аборигенов. Но монголам помогла сама природа. Великая засуха Х в. кончилась, и граница ковыльных степей поползла от берегов Шилки на юг, к Онону и Керулену[6]. На месте былых пустынь, оживлявшихся кустами эфедры, снова, как в эпоху Тюркютского каганата, стали пастись стада сайгаков и джейранов, забегали крупные зайцы-русаки, вырыли себе норы сурки и суслики. Жить здесь стало легко и сытно, а первыми, кто освоил степные пространства вплоть до пустыни Гоби, были предки монголов.

На берегах бурной Селенги поселились кераиты; к югу от Керулена - отуз-татары, т.е. тридцать родов; южнее Байкала, на склонах Хамар-Дабана, - воинственные меркиты, а западнее их - многочисленные ойраты; самым западным монголоязычным племенем в Западной Монголии были найманы, пришедшие сюда не из Сибири, а из Семиречья и Джунгарии[7]. Это была северная ветвь кара-китаев, вытесненных в 1125 г. со своей восточной родины пассионарными чжурчжэнями. Из-за различия в происхождении, культуре и исторической судьбе наиманы весьма отличались от восточных монголов, в том числе кераитов. Судьба этих северных племен, задетых пассионарным взрывом и прошедших в XI в. свой инкубационный период, сложилась иначе.

Но ведь ничего подобного не было во времена Бодончара, т.е. первого поколения потомков Алан-Гоа и "желтого пса". Братья обобрали Бодончара и выгнали его. Чтобы подчинить себе пришлое племя, Бодончар только уговаривал своих братьев, так же как и мать, на время прекратить ссоры. Никакого общественного императива не заметно - только близорукий эгоизм и личные капризы, без понимания общих задач. И это в конце Х века!

К этому необходимо добавить, что прирост населения в XI в. резко увеличился. В начале XII в. монголам уже мало долины Онона. Они распространяются на запад - к Хилку и нижней Селенге, где наталкиваются на храбрых и воинственных меркитов, мало затронутых пассионарным толчком, но хранящих традиции предков - самодийцев.

Монголам становится тесно в своей стране, и они делают то, что в таких случаях обычно предпринимается, - выбирают верховного владыку - хагана (хана). Им стал Хабул - представитель восьмого поколения потомков Алан-Гоа и "желтого пса". Он царствовал в 30-40-х годах XII в. Именно тогда закончился инкубационный период монгольского этногенеза и началась монгольская история.

Теперь вернемся к проблеме "желтого пса". Вряд ли стоит толковать миф буквально. Антропоморфизм и зооморфизм всего лишь метафоры, свойственные устному творчеству. Сами монголы и тибетцы считали светоносного юношу, преображающегося в пса, литературным образом, иносказанием. Значение же его ясно: монголы отметили и датировали путем счета поколений дату рождения своего этноса, или смену эпохи. Рождение Бодончара было для них исторической вехой, как для арабов - хиджра, с той лишь разницей, что они вели отсчет не по астрономическому, а по биологическому календарю. Ныне так считают своих мух генетики.

И наконец, пассионарный толчок описан как облучение плода в утробе. Это именно тот феномен, который порождает мутации. Выдумать такое невозможно, а поверить женщине, утверждающей это, трудно. По-видимому, сами монголы Х в. относились к рассказу Алан-Гоа скептически. Но когда ее потомки захватили сначала влияние, а потом власть, стало безопаснее не спорить. А еще позднее легенду стали воспринимать как сказку, потому что фольклористика и биофизика еще более несовместны, чем гений и злодейство.

Но мутационный импульс не может изменить только один, да еще поведенческий, признак. Разброс признаков обязателен... и он действительно имел место. Об отличии внешности Борджигинов от прочих кочевников говорят два автора: китаец Чжао Хун и тюрк Абуль-Гази. "Татары не очень высоки ростом. Самые высокие... 156-160 см[8]. Нет полных и толстых.

Лица у них широкие, скулы большие. Глаза без верхних ресниц. Борода редкая. Тэмуджин высокого и величественного роста, с обширным лбом и длинной бородой. Личность воинственная и сильная. Этим он отличается от других"[9]. У Борджигинов глаза "сине-зеленые (pers)..." или "темно-синие, где зрачок окружен бурым ободком"[10]. Итак, мутация сказалась не только на психике, но и на деталях наружности Борджигинов, что снимает сомнение в ее наличии. А какова была ее роль - увидим.

Ареал пассионарного толчка охватил Приамурье, Уссурийский край и Восточное Забайкалье. Восточные соседи монголов - чжурчжэни - овладели Северным Китаем до р. Хуай. Западные соседи монголов в долинах Селенги и Ангары оказались вне пределов действия толчка, захватившего монголов и татар в междуречье Онона и Керулена. Приняв этот тезис, мы можем легко объяснить подъем активности восточных кочевников, обитавших в степях менее обильных, чем западные. До сих пор этот факт не находил объяснения в литературе, но без введения понятия "биосфера" удовлетворительного объяснения и нельзя было найти.

Перейдем к истории монголов. Темп ее был поразительно быстрым. Хабул родился около 1100 г., восемь поколений прожило и умерло за 130 лет. Это значит, что монголы воспроизводили потомство в 16-18 лет, после чего быстро уступали место молодежи. Конечно, тридцатилетних воинов не списывали в запас по старости, но, видимо, редкие мужи доживали до этого возраста. Они гибли в постоянных войнах, успевая лишь зачать сыновей, тоже обреченных на раннюю гибель. И если при столь неблагоприятных условиях монгольский этнос не исчез и не стал подневольным племенем у сильных соседей, то, значит, монголы имели силы и способности к сверхнапряжению, благодаря чему они шли от победы к победе. Именно эти качества мы определяем как последствия возникшей пассионарности в инкубационном периоде возникающего этноса. В начале XII в. монгольский этнос стал уже фактом Всемирной истории, так что жертвенность юных предков, имена которых не сохранились, принесла свои плоды.

112. ВОЗНИКНОВЕНИЕ РАЗНООБРАЗИЯ

Происшедший в XI в. пассионарный толчок коснулся не только чжурчжэней и монголов. Он не мог не затронуть их соседей, обитавших в ареале толчка. Татары, жившие южнее Керулена, и кераиты, кочевавшие по берегам Толы, также испытали подъем пассионарного напряжения. На беду, географическое положение их было не столь благоприятно, как у монголов. У них был мощный и неприятный сосед - киданьская империя Ляо. В 1100 г. в Степи шла постоянная война между кочевниками (кидани их называли цзубу) [11] и регулярными войсками, причем последние, имея тылы и базы, не могли не победить.

В этой войне многие народившиеся татарские пассионарии сложили головы, но успели перед этим оставить потомство, которое дождалось часа гибели ненавистного Ляо. Следуя принципу "враги наших врагов - наши друзья", татары подружились с чжурчжэнями, победившими киданей. Это была крайне близорукая политика, потому что чжурчжэни унаследовали политическую линию киданей - борьбу с Великой степью. Чжурчжэньские "алтан-ханы" (титул, обозначавший "золото" и эквивалентный китайскому Кинь) не любили татар, но использовали их против кераитов и монголов, которых татары рассматривали как естественных соперников в борьбе за право господствовать над Степью.

К политической вражде добавилась еще религиозная. В 1109 г. кераиты приняли христианство по несторианскому исповеданию. Несколько раньше монголы обратились в тибетскую религию бон - почитание солнечного божества Митры, покровителя верности и доблести[12]. А татары, подобно своим союзникам чжурчжэням, полюбили индийское учение шаманов, которых они называли тюркским словом "кам". Энергия пассионарного напряжения, одинаковая во всем своем ареале, повела к образованию трех оригинальных систем, война между которыми была неизбежна.

Религиозная принадлежность сама по себе не ведет к военным столкновениям, но при наличии конфликтной ситуации она является подобием лакмусовой бумажки, определяющей наличие кислот и щелочей. Несторианское христианство было "белой верой", противостоявшей "желтой вере" - буддизму, несмотря на то, что царевич Сиддарта, или Шакьямуни Будда, был признан святым царевичем Иосафом [13]. Дело было не в сложностях догматики, а в "ментальности", или характере мироощущения. Ментальность буддистов и несториан была различна, но христианство не шокировало последователей религии бон (от инд. "пунья" - небо). Митра (по-монгольски Мизир) был для верующих и неверующих как любой закон природы. Он карал не за военные уловки, хитрость и жестокость, а только за обман доверившегося, т.е. за нарушение договора. Христиане, отнюдь не одобрявшие поступок Иуды, хотя он просто донес властям, где искать "преступника", не имели противоречий с митраистами по этому самому главному в тех условиях вопросу. Почитание не самого Митры, а его принципа совпадало с христианской моралью. Поэтому "белая" и "черная" (точнее, темно-синяя) вера не вступали в идеологические конфликты.

Зато шаманизм - учение о трех мирах: среднем, где живут люди и звери, верхнем и нижнем, обитатели коих воспринимаются нами как духи, - принципиально отличался от теистических религий. Но поскольку шаманы умели лечить больных, чего не могли делать ни священники, ни ламы, то их услугами пользовались, хотя это иногда вело к конфликтам, если лечение было неудачным. А случалось и такое.

Однако для нас сейчас важно отметить принцип избирательности в принятии религии. При низких уровнях пассионарности люди индифферентны. Они либо сохраняют привычную идеологию, либо принимают ту, которую им навязывают силой. Но в данном случае никто не имел силы, достаточной для внедрения новой веры в среду свободных кочевников. Те отвечали просто: "Не будь ты нашим благодетелем, оставь в покое наши души". Принимали же они то исповедание, которое им искренне нравилось. А так как вкусы входят в поведенческие стереотипы как компоненты, то наличие трех разных исповеданий, принятых в одну эпоху, указывает на рост пассионарности этнических систем в XI в., после которого различия веры стали постепенно сглаживаться и образовался тот монгольский политеизм, который был описан в XIX в. [14]. Однако это была не исходная форма генезиса духовной культуры монголов и бурят, а конечная, финал напряженной до высокого трагизма истории монгольского взлета 1201-1370 гг. Почему так быстро? То, что горит ярко, сгорает быстро! Но сейчас нам важно посмотреть на то, как начинался процесс этногенеза, давший такой небывалый, хотя и кратковременный, эффект.

113. ВОЙНА В СТЕПИ

Хотя само по себе различие идеологических систем не вызывает войн, но такие системы цементируют группы, готовые к войнам. Монголия ХП в. не была исключением.

Уже в 1122 г. господство в восточной части Великой степи делили монголы и татары, а победоносные на других фронтах чжурчжэни заняли наблюдательную позицию[15]. Затем в 1129 г., когда чжурчжэньский корпус, преследовавший отступавших на запад киданей, выдвинулся в степь, монгольский глава Хабул-хаган объявил чжурчжэням войну, чем остановил их войска и принудил их вернуться в Китай, чтобы избежать столкновения. Осторожный император Укимай предпочел не приобретать врага на севере в то время, когда его лучшие войска сражались с китайцами и тибетцами[16]. Он даже попытался договориться с Хабул-хаганом и пригласил его в свою столицу. Но монгольский вождь вел себя грубо и неуступчиво: не доверяя чжурчжэням, он во время дипломатического пира постоянно выходил из зала, чтобы отрыгнуть пищу, потому что боялся отравы. Тем не менее Укимай запретил арестовывать его, справедливо считая, что нового хана монголы найдут, а войско их от потери нескольких человек не станет менее грозным[17].

Но после смерти Укимая в 1134 г. на престол вступил Ходу, человек несдержанный и злопамятный. Он послал в степь лазутчиков, чтобы поймать Хабул-хагана, что они и сделали, застав его в пути. Но пока они везли хана на расправу, его родственник, у которого лазутчики остановились на отдых, заподозрил недоброе и сменил лошадь Хабул-хагана на белого жеребца. Хабул нашел удобный случай, пустил свежего скакуна в мах и ускакал домой, а преследователей убили его родичи[18].

И тогда в 1135 г. пошла настоящая война. В 1139 г. монголы наголову разбили чжурчжэней при горе Хайлинь[19], местоположение которой неизвестно. В 1147 г. чжурчжэни вынуждены были просить мира и согласились уплачивать монголам дань. Но договор не был соблюден, а мир не был долог.

Одновременно шла война на западной окраине монгольских земель. Там неукротимые меркиты отвечали набегом на набег, ударом копья на удар[20]. Эта война, где обе стороны руководствовались понятиями кровной мести и коллективной ответственности, не могла кончиться, пока хоть один из сражающихся сидел в седле. Забегая вперед, скажем, что она затянулась на 80 лет.

Но еще хуже оказалось на юго-востоке, с татарами. Случилось, что к тяжело заболевшему шурину Хабул-хагана вызвали кама (шамана) от татар. Тот не смог вылечить больного и был отправлен назад. Но родичи покойного решили, что кам лечил недобросовестно, поехали за ним и избили до смерти.

Так возникла новая вендетта: кровь за кровь... и война до полного истребления противника[21].

Читателю может, да и должно показаться странным, что монголы, меркиты и татары меньше всего руководствовались соображениями экономической выгоды. Но и монголам XII в. показалось бы удивительным, что можно отдавать жизнь ради приобретения земель, которых так много, ибо население было редким, или стада овец, потому что их следовало быстро зарезать для угощения соплеменников. Но идти на смертельный риск, чтобы смыть обиду или выручить родственника, - это они считали естественным и для себя обязательным. Без твердого принципа взаимовыручки малочисленные скотоводческие племена существовать не могли. Этот принцип лег в основу их адаптации к природной и этнической среде в условиях растущего пассионарного напряжения. Не будь его, монголы жили бы относительно спокойно, как, например, эвенки севернее Байкала. Но пассионарность давила на них изнутри, заставляла приспосабливаться к этому давлению и создать вместо дискретных, аморфных систем новые этносы и жесткие общественные формы родо-племенных организаций, или улусов, нуждающихся в правителях-хаганах. Началось рождение государств.

Создание государства, даже когда необходимость его очевидна, - процесс диалектический. Одни тянут вправо, другие - влево, третьи - вперед, четвертые - назад. И каждый недоволен соседом. Однако постепенно варианты устремлений интегрируются и поддаются обобщению историка. Так было и в Монголии XII в., где сложились две линии развития, исключающие друг друга. Без учета этого внутреннего противоречия понять развитие дальнейших событий невозможно.

114. "ЛЮДИ ДЛИННОЙ ВОЛИ"

В XII в. основным элементом древнемонгольского общества был род (обох), находившийся на стадии разложения. Во главе родов стояла степная знать. Представители ее носили почетные звания: багадур, нойон, сэчэн и тайши. Главная забота багадуров и нойонов была в том, чтобы добывать пастбища и работников для ухода за скотом и юртами. Прочими слоями были: дружинники (нухуры), родовичи низшего происхождения (харачу, или черная кость) и рабы (богол), а также целые роды, покоренные некогда более сильными родами или примкнувшие к ним добровольно (унаган богол). Эти последние не лишались личной свободы и по существу мало отличались в правовом отношении от своих господ. Низкий уровень развития производительных сил и торговли, даже меновой, не давал возможности использовать подневольный труд в кочевом скотоводстве. Рабы употреблялись как домашняя прислуга, что не влияло на развитие производственных отношений, и основы родового строя сохранялись.

Совместное владение угодьями, жертвоприношения предкам, кровная месть и связанные с ней межплеменные войны - все это входило в компетенцию не отдельного лица, а рода в целом. В монголах укоренилось представление о родовом коллективе как основе социальной жизни, о родовой (коллективной) ответственности за судьбу любого рода и об обязательной взаимовыручке. Член рода всегда чувствовал поддержку своего коллектива и всегда был готов выполнять обязанности, налагаемые на него коллективом. Но в такой жесткой системе пассионарность отдельных родовичей не только не нужна - она ей прямо противопоказана, ибо подрывает авторитет старейшин, а тем самым и родовые порядки.

Но монгольские роды охватывали все население Монголии только номинально. На самом деле постоянно находились отдельные люди, которых тяготила дисциплина родовой общины, где фактическая власть принадлежала старейшим, а прочие, несмотря на любые заслуги, должны были довольствоваться второстепенным положением. Те богатыри, которые не мирились с необходимостью быть всегда на последних ролях, отделялись от родовых общин, покидали свои курени и становились "людьми длинной воли" или "свободного состояния", в китайской передаче - "белотелые" (байшень), т.е. белая кость[22]. Судьба этих людей часто была трагична: лишенные общественной поддержки, они были принуждены добывать себе пропитание лесной охотой, рыбной ловлей и даже разбоем, за что их убивали. С течением времени они стали составлять отдельные отряды, чтобы сопротивляться своим организованным соплеменникам, и искать вождей для борьбы с родовыми объединениями. Число их неуклонно росло, в их среде рождались идеалы новой жизни и нового устройства общества, при котором их бы перестали травить, как волков. Этими идеалами стали: переустройство быта на военный лад и активная оборона родины, т.е. Великой степи, от чжурчжэньских вторжений, недвусмысленно названных в империи Кинь "уменьшением рабов и истреблением людей"[23]. Эти истребительные походы повторялись раз в три года, начиная с 1161 г. Девочек и мальчиков не убивали, а продавали в рабство в Шаньдун. "Татары убежали в Шамо (пустыню), и мщение проникло в их мозг и кровь"[24]. Те, кому удавалось спастись из плена, пополняли число "людей длинной воли", которое увеличивалось в течение 20 лет. Но не будем забегать вперед, а сосредоточим внимание на середине XII в. - фазе этнического становления монгольского этноса.

Закономерно поставить вопрос: на чьей стороне должно оказаться сочувствие читателя или кто был прав: родовичи или "люди длинной воли"? Вопрос этот лежит скорее в сфере эмоций, нежели в области научного анализа. Однако эмоции и рациональный анализ так переплетены друг с другом, что размежевание их было бы искусственно и бесперспективно.

Конечно, вопрос надо формулировать несколько иначе: не кто прав или симпатичен, а кто мог обеспечить монгольскому этносу возможность существования и развития? Кто мог организовать оборону от истребительных походов чжурчжэней и сохранить наследие предков - верность ближним, святость очага, нерушимость произнесенных клятв и уважение к обычаям, заменявшим монголам законы? Казалось бы, что поборниками обычного права и законов гостеприимства должны были оказаться не бездомные бродяги с "длинной волей", а родовичи, связанные с традициями и родными угодьями, консерваторы по принятому принципу. Но посмотрим, как эти приличные люди вели себя в десятилетия своего безраздельного господства.

115. ЗАБВЕНИЕ ДРЕВНИХ ОБЫЧАЕВ

Хотя в 1147 г. монголы победоносно окончили войну с чжурчжэнями и заключили почетный, выгодный и желанный мир, в Великой степи было неспокойно.

Мир был непрочен. Будучи шаманистами, а не митраистами, чжурчжэни клятв не соблюдали. А еще хуже, что они развратили своих соседей - татар. Эти последние использовали свой престиж степного народа для того, чтобы получать от Алтан-хана империи Кинь мзду за наигнуснейшие преступления, главным образом предательства.

Старший сын Хабул-хагана, Окин-Барха, красотой и изяществом напоминал девушку[25]. Люди поражались его круглому открытому лицу с полным подбородком[26]. У него был женатый сын, но внука своего, Сэчэн-беки, Окин-Барха не увидел. Окин-Барху подстерегли татары и выдали Алтан-хану, т.е. чжурчжэньскому монарху Холу. Несчастного царевича приколотили железными гвоздями к деревянному ослу и дали умереть медленной и мучительной смертью. Это случилось еще при жизни Хабул-хагана, т.е. до 1147 г., но и потом было не лучше.

В 1150 г. новый император Кинь, Дигунай, приказал напасть на непокорных кочевников[27], несмотря на мир, заключенный в 1147 г. На этот раз жертвой предательства татарского вождя Нор-Буюрук-хана оказался хан кераитов Маркуз

, т.е. Марк (несторианин). Его тоже выдали на смерть, и он погиб на том же деревянном осле. Его вдова, красавица Кутуктай-херикун ("волнующая своей красотой"), нашла способ, столь же вероломный, убить несколько татарских вождей во время пира[28], но это, хоть и удовлетворило ее чувства, ничего не изменило.

После смерти Хабул-хагана и гибели Маркуза монгольскими родами стал ведать племянник Хабула Амбагай-хаган, которого покойный предпочел семи своим сыновьям. Его также заманили к себе татары[29] с которыми у монголов был в это время мир, скрепленный помолвкой сына Амбагая с дочерью вождя племени "белых (чаган) татар". По монгольскому обычаю, между помолвкой и свадьбой должно пройти несколько лет, иногда даже пять-шесть[30]. За эти годы политическая ситуация изменилась, о чем Амбагай не знал.

Пока в империи Кинь правил изверг и самодур Дигунай, убивавший своих приближенных и стремившийся покорить Южный Китай, в Степи было относительно спокойно. Но в 1161 г. Дигунай был убит своими приближенными, и новый император Улу издал манифест, в котором говорилось о войне с монголами. [31]. Был задуман большой карательный поход против ничего не подозревавших монголов, и чжурчжэньские дипломаты привлекли на свою сторону татар. Именно в эти роковые дни Амбагай-хаган поехал в гости к "белым татарам", чтобы привезти к себе домой невесту с приданым. Спутниками его были его младший брат Тодоен-отчигин и советник Чинтай-нойон. Последний, будучи человеком умным и предусмотрительным, пытался уговорить Амбагая вернуться, ссылаясь на неблагоприятные приметы, но тот отказался считаться с суевериями и прибыл на пир, устроенный в его честь.

Вождь соседнего племени байат-дуклат Мунка-чаутхури пригласил к себе Тодоен-отчигина вместе с советником и тоже угощал на славу. Через десять дней, в разгар пира, прибыл гонец от татар и сообщил, что Амбагай схвачен, татары просят доставить и Тодоена, а самим выступить в поход на монголов.

Однако дуклаты не предали гостя. Мунка по совету своих старшин дал ему коня и рекомендовал не медлить в пути. Тодоен спасся, но татары разграбили становище дуклатов[32].

Привезенный к чжурчжэньскому "алтан-хану" Улу, Амбагай был пригвожден к деревянному ослу, но перед смертью велел одному из своих нухуров (дружинников) передать императору: "Ты не полонил меня своим мужеством, доблестью и ратью, а другие... привели меня к тебе. Убивая меня так позорно, ты делаешь своими врагами Хадана-тайши, Хутула-каана и Есугей-багатура, старших и младших родичей улуса монгольского... Нет сомнения, они подымутся для мщения тебе за мою кровь. Убивать меня неблагоразумно". В ответ на это Улу рассмеялся и дал дружиннику несколько коней, чтобы тот уведомил монголов об убийстве Амбагая. Тот, добравшись до кочевий племени дурбан, попросил сменить усталого коня, но те вопреки степному обычаю отказали. Бедняга загнал своих лошадей насмерть и дошел домой пешком[33].

Как же встретили монголы эту трагическую весть? Они, сославшись на волю покойного, поставили ханом Хутулу. "И пошло у монголов веселие с пирами и плясками... вокруг развесистого дерева на Хорхонахе (у берега Онона). До того доплясались, что выбоины образовались по бедро, а кучи пыли по колено"[34]. Да, в каждом из нас достаточно сил, чтобы перенести страдания ближнего!

Новый хан был могуч и свиреп, как медведь, но еще более глуп. Поход на чжурчжэней, в отмщение за кровь Амбагая, не состоялся потому, что хан не мог его организовать[35]. Вместо этого он затеял охоту с соколами и был застигнут в степи дурбанами. Нухуры разбежались кто куда, а хан с конем увяз в небольшом болотце. Тут-то он себя проявил. Врагов, подъехавших к другому краю болота, он отогнал выстрелами из лука, потом схватил коня за холку и вытащил из грязи, затем, решив, что возвращаться без добычи стыдно, украл у дурбанов жеребца с табуном кобылиц и, наконец, наполнил сапоги (ибо другой тары у него не было) яйцами дикой утки. После этих подвигов он вернулся домой, где по нему шли поминки. Как он погиб - неизвестно, но вскоре его сменил Хадан-тайши, который только за 1161-1162 гг. проиграет татарам тринадцать сражений[36].

Особенно трагичным для монголов было поражение при озере Буир-Нор в 1161 г., после чего монгольское ханство распалось, так как часть племен отказалась класть жизнь за бездарного предводителя и выполнять приказы, неисполнимость которых была очевидна.

Чжурчжэньское правительство, узнав о таком сверхудачном для него обороте дел, приостановило готовившийся поход [37] ради экономии средств, которые понадобились новому императору Улу для подавления восстания киданей. Кидани продолжали ненавидеть своих поработителей. Узнав об убийстве кровожадного Дигуная, они сочли 1162 г. моментом, благоприятствующим восстанию. Однако чжурчжэньские ветераны снова одержали победу. Захваченных в плен воинов предали казни, а женщин обратили в наложниц[38]. Эта неожиданная диверсия спасла монголов от полного истребления.

С другой стороны, китайская война поглощала большие силы чжурчжэней вплоть до 1165 г., когда китайцы были наголову разбиты при Хуай-Яне. После этой битвы был заключен выгодный для чжурчжэней мир, но время для войны с монголами оказалось упущено.

Но даже при столь благоприятном стечении обстоятельств Монгольское ханство находилось на краю гибели. Зажатые татарами с юго-востока, а меркитами - с северо-запада, монголы должны были найти союзника, который помог бы им даже не победить, а хотя бы уцелеть. Тогда Хадан обратился за помощью к кераитскому принцу, сыну погибшего Маркуза, носившего титул "гурхан" (глава межплеменного объединения). По-видимому, они договорились, но перед отъездом кравчие гурхана угостили монголов, согласно обычаю, тарасуном (молочной водкой). Нухуров вырвало, и они уцелели, а Хадан, пивший последним, вскоре скончался. Видимо, чжурчжэньские шпионы проникли и сюда. После гибели Хадана Монгольская держава распалась, но поскольку защищаться от врагов было нужно, то военным предводителем стал один из внуков Хабул-хагана - Есугей-багатур.

116. ЕСУГЕЙ-БАГАТУР

В то самое время, когда татары везли связанного Амбагай-хагана на смертную муку в Китай, его молодой племянник Есугей забавлялся охотой на птиц на зеленом берегу светлого Онона. Навстречу ему попался возок, в котором сидела молодая, очень красивая девушка, а рядом ехал ее новобрачный - Еке-Чиледу из племени меркит. Есугей немедленно съездил домой и вернулся с двумя своими братьями. Чиледу понял, что он один не справится с тремя богатырями, и, хлестнув коня, пустил его полным галопом, пытаясь скрыться за холмом. Монголы помчались за ним, но отстали настолько, что Чиледу, обогнув холм, вернулся к возку. Умная девушка быстро сказала ему: "Разве ты не понял, что дело идет о твоей жизни? Найди себе другую жену, но назови ее моим именем - Оэлун. Спасайся". Трое преследователей уже показались из-за сопки и подлетали к Чиледу. Снова хлестнул своего скакуна меркит и помчался вверх по Онону. Монголы долго гнались за ним, но отстали. Тогда они вернулись к возку и повезли плачущую пленницу к себе в становище. Они не были злыми и утешали Оэлун тем, что теперь, мол, все равно ничего вернуть нельзя.

Да, по тем жестоким временам это было обыкновенное умыкание невесты, хотя все-таки даже и тогда полагалось спросить ее мнение и получить согласие. Но с такой мелочью не посчитались, и Оэлун стала первой женой Есугея.

Трудно было найти лучшую подругу, и столь же трудно было нажить более непримиримых врагов, чем воинственные меркиты, которые не забывали ничего. Таким образом монголы, которым предстояла война с южными соседями - татарами, снова поссорились с северными соседями - меркитами, причем в самый неподходящий момент. Медовый месяц Есугея оборвался в самом начале - разгорелась война с татарами за кровь Амбагая.

В этой войне наибольший успех выпал на долю Есугей-багатура. В 1162 г. ему удалось захватить в плен нескольких татарских богатырей как раз в то время, когда Оэлун подарила ему первенца. Растроганный отец назвал его Тэмуджином, по имени пленника, убитого при рождении сына. Таким образом, новорожденный сразу стал кровным врагом могучего татарского племени. Это в дальнейшем весьма осложнило его жизнь.

Как ни странно, брак Есугея и Оэлун оказался счастливым. Она родила еще трех сыновей: Хасара - в 1164 г., Хачиуна - в 1166 г., Тэмуге - в 1169 г. и дочь Тэмулун - в 1170 г. От второй жены у Есугея было два сына: Бектер и Бельгутей. За эти годы Есугей-багатур сделался сильным и влиятельным вождем, хотя и не был выбран в ханы. Впрочем, это не мешало ему весело жить, а в свободное время заниматься политикой. Серьезная политика началась около 1170 г.

Естественным союзником монголов в борьбе с чжурчжэнями были кераиты, но в этой могучей орде не было порядка.

Многолюдное, богатое и культурное Кераитское ханство было окружено со всех сторон врагами, а родовичи вместо того, чтобы крепить державу, вступали в сделки то с найманами, то с меркитами, то с татарами. Сам хан был неприкосновенным, но его сыну Тогрулу пришлось плохо. В семилетнем возрасте он попал в плен к меркитам, и его заставляли толочь просо в ступе, т.е. использовали ханского сына как домашнюю прислугу. Спас его отец, совершивший набег на меркитское становище, чтобы вернуть сына. Через шесть лет Тогрула вместе с матерью захватили татары. На этот раз он помощи из дому не дождался. Будучи человеком смелым, царевич бежал сам и вернулся к отцу, наследником которого он был.

Эти события указывают на крайнюю напряженность отношений в ставке кераитского хана. Дважды пленить царевича враги могли лишь при пособничестве ханских родственников и вельмож. И неудивительно, что, вступив на престол, Тогрул казнил нескольких своих родственников. Но уцелевший дядя, носивший титул "гурхан", возмутил народ и сверг Тогрула.

Вспомним, что в ставке этого самого гурхана был отравлен Хадан-тайши. Пусть даже сам гурхан был в этом неповинен, но ведь он не принял мер к охране особы союзника и гостя. Поэтому симпатии монголов оказались на стороне Тогрула. В 1170 или 1171 г. с берегов Онона на берега Толы пришел с верным войском Есугей-багатур и вынудил гурхана бежать за Гоби, к тангутам, а Тогрул снова сел на престол.

После такого подвига Есугей вернулся к личным делам: он помолвил своего девятилетнего сына Тэмуджина с десятилетней Бортэ из племени хонкират. Искренний и добродушный Дай-Сэчэн, отец невесты, очень хорошо принял будущего зятя. "Во взгляде его - огонь, а лицо - что заря", - сказал он Есугею. А тот, оставляя сына в кочевье хонкиратов, только об одном просил свата: "Побереги моего мальчика от собак. Он их очень боится". Это последнее было несколько необычно. Страшные волкодавы, охраняющие овец, никогда не трогают детей. Монгольский мальчишка одним взмахом широкого рукава запросто разгоняет лающую свору псов. Предупреждение Есугея говорит о повышенной нервозности Тэмуджина, часто сопутствующей развитому воображению и предприимчивости. С годами такая нервозность подавляется волей и рассудком, благодаря чему не приносит ущерба.

Возвращаясь домой, Есугей заметил группу людей, пировавших среди степи. Так как он устал и томился жаждой, то подъехал к ним и... увидел, что это татары. Те его тоже узнали, но пригласили на пир как гостя. Есугей поел и выпил, но, уезжая, почувствовал себя плохо. С трудом добрался он до дому, будучи уверен, что его отравили за старые обиды. С этой уверенностью он и умер.

Трудно утверждать, что Есугей поставил себе правильный диагноз. Все-таки после пира он провел в седле три дня, хотя и очень плохо себя чувствовал. Болезнь обострилась лишь на четверные сутки, когда он был дома. Тут возможна любая инфекция. Важно другое: его уверенность, что степные обычаи гостеприимства могут быть попраны и забыты. Твердый стереотип поведения монголов ломался на глазах.

Перед смертью Есугей-багатур позвал к себе одного из своих нухуров, Мунлика, поручил ему заботу о семье и просил скорее вернуть домой Тэмуджина. Мунлик оказался достойным оказанного ему доверия: немедленно поехал к хонкиратам, сказал, что отец скучает о сыне, и привез мальчика домой. Узнав о потере, Тэмуджин упал от горя на землю и бился в судорогах. Отец Мунлика, старый Чарха, сказал ему: "Что ты, бедняга, бьешься, как пойманный таймень? Позови своих турхаудов (стражу)". Совет был мудр, но неисполним. Тэмуджин был сыном не царя или феодального сеньора, а богатыря, все богатство которого заключалось в его энергии и незаурядных организаторских способностях.

Соплеменники Есугея эти способности ценили, ибо им было удобно переложить ответственность за военные действия, которые производились ежегодно, на плечи человека не чужого и не очень близкого. Но как часто бывает, они не испытывали к своему вождю ни любви, ни привязанности, а уважение - не гарантия верности, особенно в случае внезапной беды. Юный наследник погибшего богатыря был никому не нужен и не интересен.

Однако среди монгольских знатных родовичей нашлись люди добросердечные. Таким оказался глава племени тайджиутов Таргутай-Кирилтух. Он посетил кочевье Есугея и привел к себе юного Тэмуджина, чтобы "учить его, как учат трехлетнего жеребенка". Таргутай-Кирилтух помог ему перенести горечь потери, не помышляя о том, что это через много лет избавит его от мучительной смерти. Но Таргутай-Кирилтух был не хаганом, а лишь нойоном в своем племени. Он мог советовать, а не повелевать; советы же, даже если их выслушивают, редко принимают к исполнению. Именно такую свободу обеспечивал древний родовой строй, при котором общественное мнение направляется не политическими расчетами мудрых старейшин и энергичных вождей. Подчас решающее значение приобретает мнение капризных женщин и их слуг. Они могут безнаказанно совершать безответственные поступки, отнюдь не задумываясь над их последствиями.

Так было и в этом случае. Прошла зима, память о заслугах Есугея померкла... и тогда началось[39].

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] См.: Кычапов Е.И. Очерки истории тангутского государства.М..1968. С. 253-256.

[2] Лубсан Данзан. Алтан тобчи ("Золотое сказание"). Пер. с монг. (далее: Алтан тобчи). М., 1973. С. 18.

[3] Пэрлэз X. Собственно монгольские племена в период Киданьской империи (907- 1125). Труды XXV Международного конгресса востоковедов. Т. V. 1962. С. 314.

[4] См.: Владимирцов Б.Я. Общественный строй монголов.Л., 1934. С.74.

[5] Там же. С. 74.

[6] См.: Гумилев Л.Н. История ритма кочевой культуры Срединной Азии. Опыт историко-географического синтеза//Народы Азии и Африки. 1966. No 4. С. 85-94; он же. Изменения климата и миграции кочевников//Природа. 1972. No4. С. 44-52.

[7] См.: Гумилев Л.II. Поиски вымышленного царства. С. 136-139. Л.Л. Викторова (Монголы. М., 1980. С. 5) относит найманов к тюркам, но не приводит доказательств. Поясняю: казахский род найман одноименен с найманами XII в., но не идентичен им.

[8] Буквально: "пять чи и три цуня" (пересчет мой. - Л.Г.).

[9] Мэн-да Бэй-лу. С. 48.

[10] Histoire de Mogols el des Tatares par Aboul Ghazi Bahadour Khan, publiee, traduite el annotee par Baron Demaison. SPb., 1874. Т. 11. P. 72, Cahun L. Introduclion a l'histoire de l'Asie. Paris, 1896. P. 201.

[11] См.: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства.С.101-102.

[12] См.: Гумилев Л.Н., Кузнецов Б.И. Бон.С.72-90.

[13] Легенда о царевиче Сиддарте - Будде в христианском варианте - апокриф, игнорирующий хронологию (см.: Настольная книга священнослужителя. М., 1978. Т. II. С. 297). Буддисты считают Иисуса Христа бодисатвой, воплощением Авалокиты.

[14] Банзаров Д. Черная вера; ср.: Гумилев Л.Н. Древнемонгольская религия; Веселовский Н. О религии татар по русским летописям //Журнал Министерства народного просвещения. Новая серия. No 1. Отдел 2. Пг„ 1916.

[15] См.: Палладий (Кафаров). Старинное монгольское сказание о Чингис-хане (Юань-чао-ми-ши) //Труды членов Российской духовной миссии в Пекине (далее: Палладий). Т.IV. СПб., 1866.С. 172-173.

[16] Васильев В.П. История и древности восточной части Средней Азии (Чжао Хун) //Труды Восточного отделения Имп. Археологического обще-ства. Ч. 4. СПб., 1857. С. 96.

[17] Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. /Пер. О.И. Смирновой. С. 35- 36.

[18] Даты этих событий у Рашид-ад-Дина нет. Приурочивая их к началу войны, мы руководствуемся логикой событий.

[19] См.: Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена: В 2 т. Т. 1. М.; Л., 1950. С. 378.

[20] Рашид-ад-Дин.Т.1.Кн.2.С.37-40.

[21] Там же. С. 41; вариант сообщения см. там же. Т. 1. Кн. 1. С. 104. Об особенностях составления "Сборника летописей" см.: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. С. 239-240.

[22] См.: Козин С.А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. (далее: Сокр. ск.).М.;Л„ 1941.

[23] Васильев В.П. История и древности... С. 227.

[24] Там же.

[25] Окин - девушка (монг.)

[26] Рашид-ад-Дин. Т.1. Кн.2. С.32-33.

[27] Палладий. С. 173.

[28] Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 129.

[29] Сокр. ск. § 53

[30] См.: Козлов П.К. Монголия и Кам. М., 1947. С.83- 84.

[31] В манифесте указано, что монголы и татары ранее нападали на северные границы империи Кинь, а ныне вступили в союз с киданями и тангутами (Си-Ся). Палладий считает эти сведения выдумкой чжурчжэньских дипломатов, уловкой для дезориентации империи Сун, против которой готовили главный удар (Палладий. С. 173).

[32] Рашид-ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 23-24.

[33] Там же. С. 42-43.

[34] Сокр. ск. § 57.

[35] Вопреки тому, что утверждает Рашид-ад-Дин (T.I. Кн. 2. С. 43-44). Китайские и монгольские источники не подтверждают его беспочвенных сентенций, направленных на угождение тщеславного заказчика - хана Олджейту, в ущерб исторической истине.

[36] Сокр. ск. § 58.

[37] См.: Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. С. 154 (приведен разбор литературы вопроса) -

[38] См.: Окладников А.П. Далекое прошлое Приморья. Владивосток, 1959.С.236.

[39] Хронология последующих событий приблизительна. Чжао Хун сообщает, что в XII в. монголы еще не имели 60-летнего цикла, а отсчитывали "один год, когда зеленеют травы" (Мэп-да Бэй-лу. С. 49). В "Тайной истории" первая точная дата - год курицы - 1201 г., тогда как тюрки применяли циклический календарь уже в VIII в. (см.: Гумилев Л.П. Древние тюрки. С. 320-321). Это говорит о полном разрыве традиции, т.е. о начале нового этногенеза. Фенологический календарь употребляется этносами, непосредственно связанными с природой, но игнорирующими историю. Для этого восприятия времени достаточна постоянная повторяемость, а не линейная протяженность (см.: Гумилев Л.Н. Этнос и категория времени//Доклады Географического общества СССР. Вып. 15. Л., 1970. С. 143-157). По как только людям требуется осознание себя во времени, с последовательностью событий, они вводят либо линейный счет по правителям, либо циклический календарь. То и другое говорит о переходе от гомеостаза к динамическому развитию. У монголов этот переход состоялся в конце XII в.